Александр Костюк: Ода «красному директору»

Как-то в конце 1990−х летел я в Питер. Прорвавшись с боем через кордоны безопасности и очереди улетающих в республики Средней Азии, я очутился на втором этаже аэропорта Шереметьево-1.

Зал ожидания тогда немногим отличался от привокзального буфета. Стульев было раза в три меньше, чем желающих улететь, поэтому навьюченные багажом и детьми пассажиры запросто располагались на полу. Двери в туалеты не закрывались, создавая в зале трогательное ощущение единого внутреннего пространства со всеми сопутствующими удовольствиями в виде запахов и звуков. Впрочем, тогда это никого не смущало. Дело житейское. Мне даже в голову не приходило, что может быть иначе. Тем более что вокруг все курили, и аромат туалета изящно забивался табачным дымом.

Мой рейс откладывали, и, чтобы как-то развлечь себя, я подошёл к газетному киоску. Тогда в печати только появились «Ведомости». Я взял их и погрузился в  чтение. Минут через пять я уже не мог оторваться от этой волшебной газеты. С её страниц на меня смотрела другая Россия. Россия моей мечты и несбыточного будущего. В ней жили и работали прекрасные профессиональные люди. Аудиторы из  тогда ещё «большой пятёрки» оценивали наши русские предприятия, биржи хвастались своими котировками, а эксперты прогнозировали развитие отраслей. Названия предприятий, фигурировавших в статьях, ещё несли в себе гулкие отзвуки прошлой эпохи, но уже вписывались, хоть и причудливо, в новый контекст. Например, мировой лидер в производстве йогуртов купил контрольный пакет акций совхоза «XX съезд КПСС». От гордости у меня аж захватило дух – ведь то, что у  совхоза есть контрольный пакет, да и акции вообще, было невыразимо оптимистично. В другой статье обсуждалась интеграция РАО «ЕЭС» в европейскую энергосистему. Дальше шло что-то о реформе ЖКХ, которая передаст городское хозяйство в частные руки и преобразит наши города. И так далее в том же  современном, деловом стиле, каким дикторы CNN зачитывают сводку новостей из  мира бизнеса.

В самолет я садился ошеломлённым и воодушевлённым одновременно. Впервые после развала СССР я почувствовал, что жизнь меняется. Если таким языком можно писать в газете про нашу действительность, не так давно поражённую дефолтом, то, значит, всё налаживается. Значит, скоро в аэропорту двери туалетов не будут открыты настежь и рядом на полу не будут возиться дети. Значит, скоро толпы молодых клерков в красивых костюмах будут выходить на обед в модные кафе и  рестораны, а про нашу биржу можно будет снимать фильм а-ля «Уолл-Стрит».

После этого было пять-семь лет прогрессирующей эйфории по поводу изменений в  жизни. Не только моей. И не только в Москве. Жизнь в крупных региональных центрах менялась ещё быстрее, чем в столице. Жить становилось лучше, жить становилось веселей. Наше до той поры преимущественно трагическое существование стало впервые отдалённо напоминать увиденное в кино или загранпоездке. Растущее благосостояние граждан начало отражаться в одежде, поведении, новых привычках. Отчётливо помню, с каким восторгом все обсуждали открытие нового модного ресторана или магазина модного западного бренда. Это становилось событием воистину городского масштаба. Пророчество «Ведомостей» сбывалось. Жизнь всё более и более соотносилась с понятием достойного существования. Конечно, не  везде и не всегда. Но, в общем, грех было жаловаться, да и динамика изменений впечатляла. Правда, было одно малоприятное явление, которое оставалось незыблемым и тогда, и сейчас. Для простоты назовем его «красный директор».

В 1990−х я много общался с клиентами. Как это принято в сервисной индустрии, приходилось ездить к ним. Почти везде знакомство начиналось с приёмной руководителя. Обыкновенно именно это огромное и бестолково организованное помещение исполняло роль оголённого нерва, энергетического центра и источника силы предприятия.

В той стороне, где его венчал вход в августейшие палаты, располагалась главная доминанта пространства и последний рубеж обороны любимого руководителя – стол секретарши. Постоянно звонил телефон, вокруг пытались прорваться к  «главному» напористые начальники отделов. Чуть поодаль сидела очередь сотрудников чином помельче, также норовящих попасть пред светлы очи по своим мелким меркантильным вопросам.

Периодически в приёмную вихрем врывались фавориты. Их можно было сразу распознать по развязной стремительной походке, фамильярному обращению с  секретаршей и снисходительно-пренебрежительным взглядам на томящихся в ожидании аудиенции простых смертных. У них было безусловное право вторгаться в покои босса без предупреждения. Это право признавалось даже секретаршей, смотревшей на прочих посетителей с выражением усталого раздражения и досады. Очередь двигалась страшно медленно, постоянно прерываемая вторжениями фаворитов, телефонным общением босса или совещаниями. Приёмная гудела встревоженным ульем, заполняясь к вечеру совершенно до отказа. Каждому, чуть ли не до охранника и  уборщицы, надо было переговорить непременно с директором. Самое удивительное в  этом том, что он был не против. Он находил это мало того что логичным, но и признавал наиболее действенным способом управления.

Человеку неискушённому могло показаться, что организация, в которую он  попал, находится либо на грани краха, либо в состоянии аврала. В то, что это нормальный рабочий процесс, поверить было почти невозможно. До моего сознания этот очевидный факт дошёл только в силу того, что каждый раз, приезжая на  встречу, я систематически томился в приёмных у разных директоров. Это была нормальная организация труда того исторического периода. Не зная, как можно иначе, компании добивались результата не благодаря эффективности, а на сверхгероическом перенапряжении людских ресурсов. Именно существование в  пограничных состояниях было тогда основным двигателем прогресса.

Прошло больше 10 лет. Реалии рыночной экономики, преждевременно и излишне оптимистично описанные в своё время «Ведомостями», всё же возобладали в  большинстве отраслей и предприятий. Неизбежно и неотвратимо над просторами Родины распростёр свои крылья экономический закон соответствия уровня экспертизы размеру бюджетов. Вырос бизнес, и изменилось управление. Никого уже не удивить тем, что у совхоза могут быть акции и что мы стали неотъемлемой частью мировой экономики. Подросло целое поколение менеджеров с западным образованием и опытом работы, которые обедают в модных кафе и непринуждённо изъясняются по-английски.

И вот недавно волею судеб попал я к одному из тех клиентов, которых часто навещал в 1990−х. До боли знакомая приёмная чудесным образом преобразилась, заматерела, подёрнулась налётом державной роскоши в виде богатого ковролина, стола секретарши красного дерева и кожаной мебели для ожидающих приёма. Секретарша заматерела вместе с мебелью, удачно вписавшись в красное дерево и  эргономичное кожаное кресло. Она уже не бросалась грудью на защиту кабинета. Да  и не было в этом нужды, поскольку даже в хаосе со временем возникают эмпирические правила.

Что не изменилось совсем, так это толпа страждущих. Она по-прежнему гудела от напряжённого желания переговорить с начальником с глазу на глаз. Так же, как прежде, входили без стука и очереди бронзовые от загара, постаревшие, но  по-прежнему высокомерные фавориты. Так же, как прежде, сумасшедшей и  непредсказуемой каруселью неслась череда совещаний, летучек и телефонных конференций. Я, как зачарованный, наблюдал эту картину, пытаясь понять, каких усилий должно стоить управление большой компанией в таком, практически ручном, режиме.

Это был один из тех колоссов, который избежал слияния или поглощения и  остался на плаву в гордом статусе отечественного производителя. Его директор был и его основателем. Другие акционеры были друзьями, давшими денег на  развитие и не предъявлявшими сложных требований к прибыльности, отчётности и  прочим атрибутам корпоративного стиля. Директор создал практически всё с нуля и  сам. Сам набрал команду единомышленников. Сам искал помещение под офис. Сам презентовал проекты заказчикам, которых, кстати говоря, сам и находил. Одним словом, это был молодой и энергичный энтузиаст своего дела, которыми в 1990−е фонтанировала страна, сбросившая с себя кандалы плановой экономики. Вместе со  своей компанией он пережил все фазы становления и развития организации, описываемые в классической теории управления. Из горстки энтузиастов-единомышленников в неповоротливого монстра с избыточной инфраструктурой и катастрофическим менеджментом.

Вроде бы в сегодняшнем состоянии организации ничего страшного нет. Тем более что акционеры недовольства не выражают. Но только если не знать, что вслед за  этим приходят стагнация, загнивание и разорение. В такой довольно распространённой ситуации меня больше интересует не «что делать», а «кто виноват». Или, вернее сказать, почему за 10 прошедших бурных лет не изменилось управление? Почему директор продолжает править полновластной жёсткой рукой?

Предыстория вопроса. Как учили классики, начнём с базиса, который определяет надстройку. Бурный переход от плановой экономики к постиндустриальному капитализму взломал советскую кадровую систему и вылепил из неё наш особый причудливый стиль управления, как всегда, не похожий ни на что на свете. Менеджмент за отдельную профессию тогда не признавали. Учредителем и  руководителем становился самый талантливый в профессии, не побоявшийся добыть немного денег на новую компанию. Как в первобытных племенах, вождь – это всегда самый сильный воин. Единственный способ управления – харизма. Она же и для работы с клиентом годится. Да и подзатыльники поставщикам ею очень сподручно раздавать. Знай себе командуй, как в армии (а как же ещё?).

Набор персонала происходит по принципу «новая задача – новый сотрудник». Так, хаотическим образом, возникает некое подобие организационной структуры. Потом, когда наймут консультанта, который должен будет всё оптимизировать, он  попытается нарисовать текущую структуру и ужаснётся от увиденного. Тем временем компания разрастается и пухнет, а руководитель продолжает насаждать власть огнём и мечом. Причём в личном контакте. Потому что находится в плену у  заблуждения, что все решения надо принимать самому. Вскоре это заблуждение сыграет с ним злую шутку. Поскольку по любому вопросу, включая самые простые, сотрудники идут к нему, он подспудно начинает подозревать их в несамостоятельности, нерешительности, а затем и в тупости. Так и формируется нелицеприятный облик того, кого зачастую именуют «красный директор».

«Красный директор» – кто он? Какие у этого подвида родовые признаки?

Для «красного директора» занимаемое начальственное положение – это само собой разумеющееся следствие его выдающихся врождённых качеств. Судьба привела его на этот пост, и в этом сокрыт весь метафизический смысл его существования. Своей сильной харизмой он выжег вокруг себя всё кадровое пространство. Эрозия персонала привела к тому, что в результате профессионалы ушли, а остались одни подхалимы. Вроде бы ничего страшного, всё равно всё самому делать надо, чтобы было хорошо и правильно. Тем более что свита купает его в океане холуйской лести, убеждая, что никто ему не нужен. Он ведь всё равно самый лучший.

Про проблемы ему норовят не докладывать, пока они не достигли катастрофических размеров. Народная мудрость гласит, что тревожить начальство – себе во вред. Эмпирическим путем вывелась формула более или менее безопасного сообщения дурных вестей – во всём надо винить злокозненных конкурентов, нерадивых поставщиков или каверзных чиновников. Тогда никто и внимания не обратит на то, что у самих руки не из того места растут.

Итак, что мы имеем в качестве анамнеза заболевания? Начальственный титул как награда, подхалимаж подчинённых как среда обитания, сотрудники–безмозглые бараны как основной тезис, а предприятие – осаждённая крепость. Можно ли в такой обстановке сохранить здравый смысл и адекватность восприятия? Видимо, можно, но ценой каких-то нечеловеческих усилий, которые, разумеется, никто на  такую ерунду тратить не станет. А на что же тратятся усилия нашего героя? Чего он хочет от этой жизни? Чего он хочет от своей работы? Что заставляет его упорствовать в своих заблуждениях?

У Максима Горького в записках есть яркое описание одного нижегородского купца-миллионщика, олигарха той поры Бугрова. Это умный, дельный и  здравомыслящий от природы человек никого не поверял в свои дела:

«Обширные дела свои Бугров вёл сам, единолично, таская векселя и разные бумаги в кармане поддёвки. Его уговорили завести контору, взять бухгалтера; он  снял помещение для конторы, богато и солидно обставил его, пригласил из Москвы бухгалтера, но никаких дел и бумаг конторе не передал…»

Любопытно описание Бугрова. Максим Горький как опытный антрополог набрасывает портрет короткими грубыми мазками, которые сразу многое объясняют. «Лицо неясное, незаконченное, в нём нет ни одной черты, которая, резко бросаясь в глаза, навсегда осталась бы в памяти…», «…под скучной, неопределённой маской эти люди ловко скрывают свой хитрый ум, здравый смысл и странную, ничем не  объяснимую жестокость». И ещё: «…большой, грузный, в длинном сюртуке… он шёл тяжёлой походкой, засунув руки в карманы, шёл навстречу людям, как будто не  видя их, а они уступали дорогу не только с уважением, но почти со страхом».

Перед нами предстаёт полновластный хозяин, удельный князь, который вершит судьбы и, владея «заводами, газетами, пароходами», задаёт темп жизни городу.

Что общего между старорежимным купцом и нашим «красным директором»? Как ни  странно, довольно много, несмотря на разницу в целый век. «Красный директор» достойно принимает эстафету. Царственная осанка в комплекте со стремительной походкой тоже повергают в священный трепет прохожих, если таковые попадаются при преодолении директором кратчайшего расстояния между входом в офис и  предупредительно открытой водителем дверцей автомобиля. Ежедневное столкновение с человеческой глупостью, воплощённой в сотрудниках, оставило на его челе глубокую скорбную складку между бровями. И  тот, и другой дельцы в первом поколении и при этом самоучки. Теория мотивирующего управления неведома ни  тому, ни другому. Оба верят в то, что делегировать полномочия не только бесполезно, но и опасно. В обоих клокочет непреодолимая тяга к власти как к  единственно возможной форме существования. Может быть, авторитаризм у нас в  крови? Что, кстати, вполне логично. При свободных общественных отношениях ни  тот, ни другой не жили. Откуда им знать о всяких глупостях типа управления по  целям?

Куда заведёт их стезя единоличного правления? С купцом Бугровым понятно. В  революцию. А вот какие варианты есть у «красного директора»?

Первый – пессимистичный. Прозрение не посетит нашего героя, и он продолжит воевать с химерами, которые заведут его в тупик экономический и  психологический. Предприятие разорится, а здоровье и уверенность в себе директора серьёзным образом пошатнутся. Сможет ли он начать всё заново и  повторить успех? Я в это не верю. Он даже не поймёт, почему так всё плохо завершилось, и не сделает правильных выводов. Во всём будет винить злой рок, конкурентов и чиновников. Не дай бог ему остаться без работы на какое-то время. Он с удивлением обнаружит, что в его жизни больше ничего нет. И это окажется тяжёлым потрясением.

Второй вариант оптимистичный. «Красный директор» перестанет быть таковым. Он  наймёт профессионала-управленца, а сам отойдёт от дел, осознав, что на каждом этапе жизни организации нужны руководители разного типа. Насколько велика вероятность такого варианта? Я видел примеры того, как он сработал и как не  сработал. В случае, когда не сработал, «красный директор» просто стал «красным акционером» и не решался отдать управление чужаку. Как купец Бугров бухгалтеру из Москвы. Мол, бесовство это всё. Я сам знаю как лучше. И тогда возвращаемся к  варианту номер один.

Но и это ещё не финал. Окончательный финал этой истории очень современно описан у Горького. «Красный директор» всего масштаба проблемы ещё не осознал, поскольку на осознанность требуется время, которого ему катастрофически не  достаёт. А вот Бугров, в силу разницы в возрасте, уже дошёл до постановки перед самим собой философских вопросов. В беседе с Саввой Мамонтовым он неожиданно откровенничает:

«– Богатство не велика сладость, а больше – обуза и плен. Все мы – рабы дела нашего. Я трачу душу, чтобы нажить три тысячи в день, а рабочий тридцати копейкам рад. Мелет нас машина в пыль, мелет до смерти. Все работают. На кого же? Для чего? Вот что непонятно – на кого работаем? Я – работу люблю. А иной раз, как спичку в темноте ночи зажгёшь, – какой всё-таки смысел в работе? Ну – я богат. Покорно благодарю! А ещё что? И на душе – отвратно…»

Вот тебе и раз. «А король-то голый!» Оказывается, он молился всю жизнь не  тем богам! Полагаясь на работу, как на самое важное в жизни, прожил её Бугров, подчиняясь внешним толчкам привычных забот. Жизнь его окончательно лишилась внутреннего смысла, прошла скучно, тёмным путём, покорно подчиняясь воле обстоятельств. А стоит ли такая цель жизни? Не ждёт ли та же участь нашего героя?

А стоит ли вообще задаваться такими вопросами? Возможно, и нет. Тем более что даже в рамках трудоголического мировосприятия можно жить достойно. Ведь удаётся же это целой нации с населением в 300 миллионов. Я имею в виду США. Протестантская неутолимая жажда успеха и всеобщее поклонение профессионализму делают это возможным и доступным для каждого члена общества. И эта практика транслируется всему миру и воспринимается им. Поэтому чем дальше, тем нелепее будет выглядеть наш герой в своих претензиях на трудовой героизм по поводу сравнительно ничтожных целей.

Есть ещё одна версия. «Красный директор» – это вымирающий вид. Если эта гипотеза верна, то давайте не будем его тревожить. Пусть спокойно доживает свой век. Перефразируя персонажа любимого народного фильма, хорошая секретарша, стол красного дерева, толпа людей в приёмной, что ещё нужно, чтобы спокойно встретить старость? ПР

Александр Костюк,
медиа-консультант